Для меня Москва таит в себе неповторимый образ, который отличается от всех других городов. В старой части города мне довелось родиться, для меня наш город, как говорится, плоть от плоти. Еще когда учился в Суриковской школе, любил бродить по его улочкам. Вечерами они казались, да и были тогда, мрачноватыми. Но в них была своеобразная красота. Ее я стремился запомнить, чтобы потом воплотить в картинах.

В центре Москвы тогда еще сохранялось много старых деревьев. Потом началась их потрава с этими ужасными химическими растворами “от снега”. И сегодня больно вспоминать эту часть утраты облика родного города. Возможно, что это было предчувствие, но тогдашнюю Москву хотелось запомнить как можно точнее.



Поначалу я писал гуашью с натуры. После окончания Суриковского института избрал другую методику работы. Сначала делал в альбоме очень подробный рисунок какого-нибудь уголка старой Москвы. Подписывал на полях обозначения деталей, цвета. Это помогало их запомнить, тем более, что к этим рисункам я возвращался постоянно, иногда даже через несколько лет. Эти рисунки потом вырастали у меня в живописные работы. Но при этом насмотрелся мгого уродливого. Стоял красивый дом – сломали. Затем выстроили кургузую стеклянно-кирпичную или бетонную стекляшку. Она вгрызлась в окружение и разрушила существовавший ансамбль.

Поэтому, когда я видел в городском пейзаже какие-то диссонирующие постройки, то просто “убирал” их с листа, как нарушающие в моем представлении подлинный лик этого места. А уж современные участки “комплексной” застройки вообще как бы выдираются из всего окружения, Они просто затаптывают образ старого города.

Очень мне нравилось Замоскворечье. У меня там были свои любимые маршруты. Там я сделал массу зарисовок. Мы тогда жили в районе нынешней Калужской площади. На окрестных улочках было много замечательных памятников зодчества. Ежедневно по пути в школу любовался ими. Порой делал небольшие зарисовки. Виден был и далекий силуэт Андронникова монастыря. Потом я его не раз изображал при различном освещении.

Меня особенно интересовали виды старых монастырей. Это Новодевичий, Андронников, Новоспасский. А в Донской мы не раз приходили еще с моим отцом. Там вместе писали разные уголки этого замечательного исторического памятника – такого уютного и очень живописного. Особенно было хорошо в конце лета – золото осени, ковер листьев. Они были разными утром, днем, вечером.

Очень интересно было в Кремле. Там рисование не приветствовалось, а смотреть было – не насмотреться! Вспоминается один забавный эпизод. Как-то был на концерте в Кремлевском дворце съездов. В перерыве из окна Зимнего сада вдруг как бы заново увидел прекрасные кремлевские соборы. Взял у спутницы карандаш для губ – и сделал небольшой набросок. А потом на его основе написал большую картину – и не одну, в разных световых тонах.

В 1984 году я получил через союз художников мастерскую на Тверской, возле Центрального телеграфа. В тех местах я открыл для себя совершенно потрясающую церковь в Брюсовом переулке. Сделал очень подробный рисунок храма. Единственное, что меня смущало – это были деревья. Они были “расставлены” так, как мне совсем не хотелось. Придя в мастерскую, начал рисовать, чувствую, что не получается. Тогда я привел их в “свой” порядок. Получился как бы сельский храм, который смотрится через деревья.

Еще в 1980-м году мне довелось сделать рисунки храма Богородицы в Медведково. Сегодня это уже большой район, храм затеснен высокими домами. Его трудно ныне написать с близкого расстояния. А тогда вокруг стояли маленькие избушки – это была деревня Медведково. К этому сюжету я потом также возвращался много раз, сохраняя в памяти образ храма, окруженного сельской тишиной.

Очень красивый уголок старой Москвы был виден из окон Суриковского института. Там я тоже делал рисунки и много раз потом повторял вид на Рогожскую площадь с храмом Сергия Радонежского и окружающими маленькими желтыми домиками.

Со временем город становился наряднее. Его стали подсвечивать и вот я написал ночную столицу. Постарался создать обобщенный образ нашего города – с его набережными, огнями, высотными домами. Летом Москва зарастает листвой и строений не видно. Поэтому мне она больше нравится весной, либо поздней осенью и зимой.

Как-то раз, проходя мимо храма Вознесения на Никитской, я заглянул во двор: там были гаражи, деревья, и среди них возвышался храм. Я сделал рисунок и тут же, вернувшись в мастерскую, написал этот великолепный сюжет.

Вообще-то я любил писать не только церковную архитектуру. В Москве ведь очень много красивых светских особняков. Меня, например, очень заинтересовал дом Поливанова, такой деревянный особнячок в маленьком переулочке за Министерством иностранных дел, и я много раз проезжал мимо него, видел и днем, и в сумерки и вот решил написать образ этого дома.

Мне также удалось сделать наброски до реконструкции площади перед Большим театром, когда там было много деревьев, кустарников, которые, на мой взгляд, составляли органичную часть той общей архитектуры и дополняли торжество зрелища театра с его подсветкой, огнями. И я создал образ такого вечернего Большого театра как места проведения выдающихся спектаклей, представляя, как когда-то к его подъезду подъезжали пышные экипажи, из которых появлялись красивые, по-театральному одетые люди. А после спектакля они выходили из театра в таком возвышенном состоянии…

Мне кажется, что много раз перестраивавшейся Москве больше всего удалось сохранить свой главный бульвар. Он очень, очень московский. Столичные бульвары также дали богатую пищу для моих рисунков и картин. Вообще, я убежден: чтобы знать старую Москву, надо по ней ходить. Пытливо заходить в маленькие дворики, подворотни – они часто необыкновенно выразительны и красивы. Я, как-то раз заглянув в одну подворотню на Пятницкой улице, был совершенно поражен видом старого московского дворика. Он весь состоял из лепящихся друг к другу крыш, каких-то сооружений, а над всем этим – возвышалась колокольня…

Замечательно и то, что в Москве кое-где сохранились палаты XIV-XVII веков. Я начал их изучать, написав палаты боярина Волкова, – это тот дом, где провел детство А.С. Пушкин. Это был юсуповский дом, рядом с ним располагался парк, который очень подробно описан в “Евгении Онегине”. Парк, правда, не сохранился, а вот сами палаты до сих пор хранят прежнюю красоту, они с маленькими такими окошечками, печными трубами, это чисто старорусская архитектура. И еще одни палаты, которые мне тоже нравились, – в Дворцово-Овчинниковой слободе. Сейчас они зажаты современными домами.

В 1998 году у меня была выставка в Инженерном корпусе Третьяковской галереи, и, помню, когда выставка уже закончилась, я снова зашел в окрестные места. Выпал обильный-обильный снег, который покрыл все вокруг, и вот рядом с Третьяковкой я остановился перед удивительным демидовским особняком. Сейчас это библиотека имени Ушинского. Но само здание замечательно своей стариной: с коваными решетками, удивительными воротами. А в тот момент это была еще и снежная сказка. И я, вспомнив свой давний рисунок этого здания, написал его как бы в новом, покрытым снегом облике…

Мне кажется, что очень украсил Москву восстановленный храм Христа Спасителя. Он поистине представляет собою сейчас своеобразную доминанту в столице и гармонично дополняет ее современный образ. Я написал его под таким немножко грозовым небом, а потом делал эскизы с разных точек, откуда он был виден – и зимний, и летний.

Одно время у меня была задумка написать все храмы Москвы, но потом понял, что это непосильная задача. Но, тем не менее, я эту работу начал и делал их зарисовки при разной погоде.

Часто я бывал на Немецком кладбище. Рядом с ним стоит очень красивый храм Петра и Павла. Меня особенно вдохновил его зимний облик – когда метель, пурга. Таким я его и написал.

В 1999 г. я делал свою выставку в помещении администрации Президента РФ. Из одного кабинета там открывается великолепный вид на Кремлевские соборы. На фоне вечернего неба их шеренга производила чарующее впечатление. Мне разрешили сделать карандашный рисунок, и потом я не единожды возвращался к этой исторической панораме.

Необыкновенный вид открылся мне на старую Москву и Кремль со стороны старого здания английского посольства на набережной. С этого рисунка у меня тоже есть акварель.

И вообще, повторяю, мой излюбленный прием – сделать рисунок летом, а в дальнейшем переводить понравившийся вид в различные времена года. Здесь и Балчуг, и Софийская набережная. Набережную я нарисовал с моста в летнее время, а потом почувствовал, что если здесь, на Москве- реке, будет весенний лед, вся текстура по-особому оживет.

А Балчуг в вечернее время, украшенный огнями и светом луны, будил во мне приятные давние воспоминания…

Свое очарование вижу в картине, когда вечером по Москве-реке проходит последний речной трамвай. Еще мой отец научил меня особому чувству этой темы. И я уже в наше время продолжил его поэтический рассказ о московском последнем трамвайчике.