Так случилось, что в год, когда писался этот натюрморт, я находился в довольно стесненных обстоятельствах, работая не в мастерской, а в малогабаритной двухкомнатной квартире на Каширке, которую мы сначала с моей женой снимали. Возможный отход от большого полотна – полтора метра на два десять – составлял всего полтора метра на метр. Я ставил щит немного по диагонали на стулья и писал. Сам натюрморт располагался на большом обеденном полированном столе, где были разложены драпировки. Вещь заранее была задумана: где я расположу фрукты, арбуз, где – цветы, какие-то предметы, не подвергающиеся порче: кувшины, чайники и прочее, и прочее.

Для этого я пошел на рынок, купил дыню и арбуз, другие фрукты. Придя домой, я понял, что писать этот натюрморт надо очень быстро и по частям. Его просто нельзя было делать целиком, разрезав арбуз и дыню, поставив фрукты. Они бы пропали, испортились, и не было бы того свежего впечатления, которое сейчас производит этот натюрморт. Более того, чисто технологически нужно было начинать с тех предметов, которых ничто не закрывало, желательно со светлых.



Я разрезал дыню и начал ее писать. Свежая дыня представляла собой что-то вкусное, красивое, но, безусловно, нужно было угадать ее черно-белый эквивалент, ее тональность к белой бумаге. Это было достаточно сложно, потому что возвратиться к этому предмету в дальнейшем я бы уже не смог. Все было бы испорчено. Написав дыню, которая была силуэтом достаточно темным на белой бумаге, я мог писать белый кувшин, находящийся сзади дыни. После него я мог начать другую дыню, которая была за кувшином. Когда я разрезал арбуз, от меня потребовалась максимальная концентрация энергии для того, чтобы быстро-быстро, пока он свежий, передать его сочность и спелость. А с правой стороны находился китайский чайник и тарелка с разрезанным лимоном. Здесь тоже требовалось соблюдать определенную последовательность: сначала писался лимон, потом чайник, и только после этого можно было написать тарелку, на которой лежал лимон и стоял чайник.

Дальше можно было писать все, что находилось за этими предметами. После того, как все предметы – белый кувшин и фрукты были написаны, я мог купить цветы. А с ними произошел казус – некоторые цветы, особенно это касалось роз, были из парников. Они прямо на глазах стали видоизменяться: раскрываться, двигаться. В акварельной технике существует прием, когда заранее делается некая подкладка под каждый цветок, создавая его достаточно точный силуэт. Когда я увидел, что цветы стали изменяться, мне тоже пришлось что-то придумывать и работать не только с натуры, но и подключать мое знание цветов для того, чтобы этот букет выполнить.

Все было написано пока на абсолютно белой бумаге. Потом последовал фон. Затем я, как дирижер, должен был объединить все предметы и создать симфонию из этих фруктов, заставив зрителя обратить внимание на то, что было для меня главным в этом натюрморте. Какие-то участки натюрморта требовалось погасить, увести в тень, где-то усилить контрасты. Сделать более яркими фрукты. Вот таким образом и состоялся этот достаточно сложный натюрморт. Писал я его в течение месяца.

За это время развелось огромное количество мошек, которые летали вокруг дыни и арбуза, сок которого тек на парчу. А у наших гостей все это вызывало страшное изумление: почему нельзя все это выбросить? Да потому и нельзя, что шел процесс работы. Другое дело, что иногда находиться в этом помещении было просто невозможно, так как количество мошек было чудовищным. Кроме того, запах от гниющих фруктов и увядших цветов был совершенно невыносимым. В итоге натюрморт был закончен. И сегодня, слава Богу, никто не может сказать, что фрукты были несвежими или просто сгнившими. Все это кажется сегодня свежим, только что разрезанным, съедобным и красивым. Вот так, в достаточно экстремальных условиях, создавался этот натюрморт. Причем в таких же или похожих условиях было написано несколько других больших работ, таких как “Дождливый лес”, который был еще больше этого натюрморта: полтора метра на два с половиной. Плюс к этому были сделаны многочисленные панорамы старой Москвы, а также огромный “Натюрморт со старинными гравюрами и книгами”. Там же, на Каширке, я написал “Кремлевские купола в солнечный зимний день”, которые во время открытия зала Малый Манеж стали центральной картиной этой выставки.